– Жена спасла? – пробормотала Данка. – Вот эта красотулька городская?..

– Собой закрывала до последнего, почти все на себя взяла. Если б не она – и Илью бы схоронили тогда. – Варька встала, отошла к стене. Не поворачиваясь к Данке, глухо сказала:

– На Мотьку, если можешь, не серчай боле. Он, если и грешен перед тобой был, за все сполна заплатил. Он – мертвый, а ты – живая.

– Сгори она к чертовой матери, такая жизнь, – хрипло отозвалась Данка. Варька не ответила. В наступившей тишине отчетливо слышался раскатистый храп Макарьевны из-за стены, сквозь который едва пробивалось поскрипывание сверчка. С улицы донеслось шуршание дождя, оконное стекло покрылось изморосью.

– Опять дождь… – Варька подошла, задернула занавеску. – Идем спать, Данка. Утро вечера мудренее. И знаешь, что я тебе скажу? Оставалась бы ты вправду здесь. Никто тебя, кроме меня, не знает, а мне языком мести ни к чему. Зима скоро, куда пойдешь?

Ответа не последовало. Но когда Варька, погасив лампу, протянула руку, чтобы помочь Данке встать из-за стола, та ответила едва заметным пожатием.

– Ложись у меня на кровати, – шепотом приказала Варька. – Там разобрано уже. А я на печь полезу. Все, иди, спокойной ночи тебе.

Она подтолкнула порывающуюся что-то сказать Данку в спину, повернулась и исчезла за полуприкрытой дверью. Данка постояла немного в темноте, прислонившись спиной к стене. Затем скользнула в соседнюю темную горницу, на ощупь нашла разобранную постель, легла вниз лицом, не раздеваясь, и через минуту уже спала.

Данку разбудил сон. Тот самый, который изводил ее все эти месяцы, заставляя по нескольку раз за ночь с криком просыпаться и садиться торчком, обхватывая руками содрогающиеся плечи. Ей снова снилась пустая, залитая мертвенным светом луны дорога, и длинная тень на ней, и шевелящийся, страшный туман впереди. Она шла по дороге, чувствуя боль во всем теле, видя, как капает в пыль кровь из рассеченной отцовским кнутом брови – черные капли в лунном свете. Клубы тумана бродили, как живые, в двух шагах, но Данка все шла и шла и никак не могла скрыться в тумане, хотя этого ей хотелось больше всего. А потом вдруг подступило удушье, и туман разом укрыл ее с головой. И, задыхаясь и отчаянно крича, она полетела куда-то вниз, вниз, вниз…

С хриплым воплем Данка села на кровати, затравленно огляделась. Тумана не было, луны тоже. Близилось утро, и на мокрый подоконник уже лег серый ранний свет. Тяжело дыша, Данка откинула с вспотевшего лба волосы, закрыла лицо руками – и вдруг резко отняла их, почувствовав, что в комнате она не одна.

– Кто здесь? Варька, ты?

Тень, стоящая у порога, шевельнулась, и перепугавшаяся вконец Данка поняла, что это мужчина.

– Эй, ты кто?! Пошел вон, я орать начну!

– Не надо, – шепотом сказал пришедший. Быстро подошел, и Данка узнала Кузьму.

– Вот как дам сейчас промеж рогов! Ты что, чаворо?! Рехнулся?! Убирайся вон!

– Я уйду, не бойся, только послушай… Не кричи, послушай меня!

– Нечего мне тебя слушать! Кому сказано, уби…

– Замуж пойдешь за меня?! – выпалил Кузьма. Данка умолкла на полуслове. Посмотрела на Кузьму. Уже без испуга, насмешливо переспросила:

– Чего?

– Замуж, говорю, пойдешь? – повторил он.

Данка только махнула рукой:

– Иди, мальчик… не шути.

– А я и не шучу, – обиженно сказал Кузьма. Сел на пол у кровати (Данка проворно поджала ноги), не глядя на Данку, сказал:

– Я тебя люблю. Правда, вот тебе крест. Согласишься – все, что хочешь, для тебя сделаю.

– Ой, господи-и… – протяжно вздохнула Данка. – Ты с ума сошел? Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– Молодой еще на вдовах жениться.

– Ничего не молодой! Тебе самой сколько?!

– Пятнадцать…

– Ну, вот и молчи!

– Да ладно, разобиделся… Не сердись. – Данка, протянув руку, погладила взъерошенную голову Кузьмы. Тот вздрогнул, повернулся, и, встретившись с ним глазами, Данка перестала улыбаться.

– Слушай, Кузьма… Ты уходи лучше. Я никому не скажу, будем считать – не говорили мы с тобой. Ни к чему это.

– Почему? – Он удержал ее ладонь, не пускал, хотя встревоженная Данка дергала руку все сильней и сильней. – Ты же меня просто не знаешь… Я в хоре хорошие деньги зарабатываю, скоро еще больше буду. Вся сверху донизу в золоте ходить будешь, в таборе такого не увидишь.

– А что твои мать с отцом скажут?

– А что они скажут? – удивился Кузьма. – Ты – такая красивая…

Он умолк, чувствуя, как начинают гореть скулы. Данка, горько усмехнувшись, отвернулась. Долго молчала, глядя на то, как постепенно проявляются тени деревьев на светлеющей стене. Кузьма ждал, не выпуская ее руки, смотрел на ворох темных, вьющихся волос, бегущих по спине Данки, по смятому одеялу, падающих с постели вниз. И вздрогнул, услышав резкое:

– Иди сюда. Да живо, скоро проснутся все. Что делать, знаешь или учить?

– Знаю, – растерянно сказал Кузьма. По спине пополз жар. Судорожно вспоминая то, что происходило с ним минувшей ночью в постели толстой Февроньи, он сбросил на пол рубаху, влез на кровать, взял за плечи и повернул к себе Данку. Озадаченно спросил:

– Ты… плачешь? Не хочешь? Может быть…

– Да шевелись ты, дурак! – зашипела она. – Надумал жениться – так женись! А нет – вон бог, а вон порог!

Больше Кузьма ничего не спрашивал. Едва дождался, пока Данка, ожесточенно дергая тесемки, развяжет ворот блузки, неловко обнял ее, притянул к себе горячее, тоненькое тело, отвел назад теплую охапку волос – и едва успел взмолиться: «Господи, помоги, не оставь в великой милости своей…» А через несколько минут со страшным облегчением понял, что Господь услышал, помог и не оставил.

…На другой день было ясно и солнечно. Варька проснулась от бьющего в лицо сквозь прореху в занавеске луча и сквозь дрему подумала: «Взаправду ночью дождь шел или приснилось?..» Потом открыла глаза, с изумлением осмотрелась и начала вспоминать, по какой причине оказалась не в своей постели, а на полатях Макарьевны под старой овчиной. Пока она вспоминала, сквозь пеструю, местами рваную занавеску, отгораживающую полати от горницы, пробился смех что-то рассказывающего Кузьмы, возмущенные возгласы Макарьевны. Варька села, спустила из-под занавески ноги и спрыгнула вниз.

Первой, кого она увидела, была Макарьевна. Старуха стояла спиной к двери, уткнув кулаки в бока, и негодующе спрашивала кого-то:

– Да как же это так-то? Так сразу? Уже муж и жена? Ну, вы, право слово, с ума сошли! Грех-то, грех какой… Вот все у вас, цыганёв, не по-человечески! Без благословения родительского, без попа, без свадьбы…

Варька, на ходу повязывая волосы платком, вбежала в кухню – и сразу же увидела Данку. Она стояла у окна, чинно сложив руки на животе. Ее волосы были аккуратно убраны под платок. Но не под вчерашний, вдовий, а под новый – шелковый, голубой, блестящий на солнце. Заметив Варьку, она слегка улыбнулась краем губ, отошла в сторону – и Варька увидела Кузьму. Тот сидел за столом и пил вино из чайной кружки – жадными большими глотками. Заметив Варьку, он смущенно заморгал и опустил кружку мимо стола. Данка едва успела подхватить ее, снова улыбнулась углом рта, поставила кружку на подоконник. Подошла и встала за спиной Кузьмы.